Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

13 октября 1923. Суббота

Казалось мне, что я его любила.В глухой тоске я думала о нем,А взгляд его, блуждающий и милый,Казался мне ласкающим лучом.И лишь о нем я по ночам мечтала,А для себя просила слишком мало.

Он был мечтатель. Странные рассказыОн мне придумывал наедине.Меж нами не было холодной фразы,Его душа казалась близкой мне.А я тогда сама не понимала,Что уж другое имя повторяла.

Я видела его в последний разВ красивый вечер. Долго мы гуляли.Незримой тайной веял синий час…И я его шутливо упрекалаВ непостоянстве, трусости и лени.Не знала я, что этот день последний.

И странный сон приснился мне в ту ночь.Тоскливая, туманная дорога…Никто уже тогда не мог помочьНеясной, нарастающей тревоге.Мне снилось страшное, неназванное счастье.Мечты и тихое рукопожатье

И имя то, которое меняБросало в омут жуткий ощущений,Он был лишь вихрем пьяного огня,Затейливой игрой воображенья.Он мало знал меня и мало видел,Но, говорили, — страшно ненавидел.

Все прошлое мне показалось ложью,Искусственной, запутанной игрой.Я поняла, что счастье невозможно,Что это ложь, придуманная мной.И мне так долго не хотелось верить,Что не услышу слабый стук у двери.

Мне чаще стало сниться это имя,Сильней звучит оно в моем уме,И то, что странно и неисполнимо,Все чаще и яснее снится мне.И я боялась угадать желанье,Но сны под утро — предзнаменованье.

И этот сон грозит мне исполненьем,Опять в огне пылала голова,И я боялась верить сновиденьям,И повторяла старые слова.Но все прошло, прошло бесповоротно,И жизнь плетется медленно и ровно.

Все прошло, но я любила Колю, и всегда буду любить воспоминанье о нем. А сну про Всеволода не верю, и напрасно он так меня напугал.

16 октября 1923. Вторник

Наконец-то переехала в маленькую комнату. Устроилась довольно уютно. Вчера написала стихотворение «Дон-Жуан». Такие «лироэпические» темы мне нравятся. Теперь надо выбрать сюжет из Ветхого Завета.

20 октября 1923. Суббота

Сегодняшний вечер я отдалась настроению. Была всенощная, до меня доносились слова о. Полетаева и нестройное пение. Я прошла мимо барака: в окне фигуры кадет, полумрак. Но слева в первом ряду у окна место занято другими. Как ни смешно, но мне стало вдруг грустно. Оставила книгу, читать уже не хотелось, да и ничего делать не хотелось. Я легла на кровать и закрыла глаза.

21 октября 1923. Воскресенье

Должно быть, ветер нагоняет такое безотрадное настроение. Совсем не могу разобраться в своих ощущениях. Мне ясно только одно, что в душе у меня ничем не заполненная пустота. Что мне нужно — я не знаю. В эти дни, особенно по вечерам, когда сильнее чувствуется тоска, моя мысль упрямо возвращается к Коле. Он был единственным лучом в этой серой полужизни. Я хочу любви, любить и быть любимой! Пусть эти глупые мысли провинциальной барышни, мне не стыдно в этом признаться. Мне надоело быть в загоне, надоело, что меня никто не замечает и, наверно, смеются надо мной. Неужели же не найдется человека, который меня полюбит? Пусть ненадолго, но сильно.

26 октября 1923. Пятница

За мной начал ухаживать, ни с того, ни с сего, Петр Ефимович Косолапенко. Я его не удерживаю, но заводить с ним роман все-таки не хочу. А так, пусть себе ухаживает, мне это даже нравится. Правду Мамочка говорит, что нет женщины, которая бы этого не любила. Обычно, до сих пор, всякие намёки на ухаживания вскоре начинали производить на меня какое-то гнетущее действие, и это сразу охлаждало. На этот раз я решила быть храбрее и решительнее. Я все-таки имею на это право, хотя бы потому, что мне только семнадцать лет, и я вовсе не старуха, как про меня говорят злые языки. Но ухаживание Петра Ефимовича мня вовсе не волнует и не беспокоит, вообще — никак не отражается на мне и на моей жизни. Я просто довольна, что появился хоть один, а за ним уже будут другие. Много мне не надо, я просто не могу быть на запятках, и я все-таки женщина, а не bas-bleu[302].

Вчера П.Е. обещал принести кокаину. Предлагал понюхать «на пару», ради шутки, конечно. Я было согласилась, а теперь не хочу, буду лучше одна. Бог знает, как он подействует на меня; а быть за себя уверенной я не могу. А попробовать мне бы все-таки хотелось.

27 октября 1923. Суббота

Днем, перед уроком математики я сидела за столом у окна и занималась. Мимо кто-то проходил. Я машинально подняла глаза и обомлела — это был Коля Лисневский. Трудно передать, что я почувствовала в этот миг. Сердце так сильно забилось, что меня всю начало трясти, ноги и руки дрожали, в горле сдавливало дыхание. На уроке была сама не своя. Коля меня не видел, но зато Мамочка видела его на камбузе и разговаривала с ним. На вопрос, едет ли он в Париж, он ответил: «Ни за что не поеду, оттуда бегут, там такие толстые книги, а их надо учить наизусть…» Дома, за ужином, иронические разговоры: «Куда ему! Ему вот только на эскадре сидеть, поддерживать патриотический дух, благо там ни одной книги нет…» Весь вечер я просидела в своей комнате. Мне так не хочется этой встречи. Как я ушла, поднялся у них разговор, как мне казалось — про меня и Колю. Жалею, что сдуру показала Папе-Коле стихотворение: «Казалось мне, что я его любила». Да и в стихах было много намёков. Если бы он уехал, это было бы ничего, но когда он тут, да еще делает такие глупости, я вовсе не хочу оглашать это. Я чувствую, что скоро перестану его любить.

Нюхала кокаин вечером. Это на меня не произвело никакого впечатления, только в носу онемело.

Получила письмо от Тани. Как нельзя более кстати, оно гармонирует с моим настроением. Папа-Коля играет в винт, Мамочка одна. Мне очень жалко ее, хочется пойти к ней, но боюсь, что поднимется разговор о Лисневском. Господи, как мне сейчас жалко Мамочку, я так грубо ушла от нее, а мне сейчас так грустно-грустно; и нос, как деревянный — раздражает — и хочется уткнуться в подушку и плакать. Пойти что ли к Мамочке — да все равно, не смогу ей помочь.